x x x

Пат стояла, вся подавшись вперед, и прислушивалась, пока еще можно было что-нибудь слышать. Потом она повернулась ко мне:

– Итак, отбыл последний корабль, Робби. – Предпоследний, – возразил я. – Последний – это я. Знаешь, что я собираюсь делать? Хочу выбрать себе другое место для стоянки на якоре. Комната во флигеле мне больше не нравится. Не вижу причин, почему бы нам не поселиться вместе. Я попытаюсь раздобыть комнату поближе к тебе.

Она улыбнулась:

– Исключено. Это тебе не удастся. Что ты собираешься предпринять?

– А ты будешь довольна, если я всё-таки это устрою?

– Что за вопрос? Это было бы чудесно, милый. Почти как у мамаши Залевски.

– Ладно. Тогда позволь мне с полчасика похлопотать.

– Хорошо. А я пока сыграю с Антонио в шахматы. Я научилась здесь.

Я отправился в контору и заявил, что намерен остаться здесь на длительное время и хочу получить комнату на том же этаже, где находится Пат. Пожилая дама без бюста презрительно оглядела меня и отклонила мою просьбу, ссылаясь на местный распорядок.

– Кто установил этот распорядок? – спросил я.

– Дирекция, – ответила дама, разглаживая складки своего платья.

Довольно раздраженно она в конце концов сообщила мне, что просьбу о том, чтобы сделать исключение, может рассматривать только главный врач.

– Но он уже ушел, – добавила она. – И по вечерам не полагается беспокоить его служебными вопросами на дому.

– Отлично, – сказал я. – А я всё-таки обеспокою его разок по служебному вопросу. По вопросу о местном распорядке.

Главный врач жил в маленьком домике рядом с санаторием. Он сразу же принял меня и немедленно дал разрешение.

– По началу мне не думалось, что это будет так легко, – сказал я.

Он засмеялся:

– Ага, это вы, должно быть, нарвались на старую Рексрот? Ну, я сейчас позвоню.

Я вернулся в контору. Старуха Рексрот, завидев вызывающее выражение моего лица, с достоинством удалилась. Я уладил все с секретаршей и поручил швейцару перенести мои вещи и подать в номер пару бутылок рома. Потом я пошел в ресторан к Пат.

– Тебе удалось? – спросила она.

– Пока еще нет, но в ближайшие дни я добьюсь.

– Жаль. – Она опрокинула шахматные фигуры и встала.

– Что будем делать? – спросил я – Пойдем в бар?

– Мы по вечерам часто играем в карты, – сказал Антонио. – Скоро задует фен

– это уже ощущается. В такое время карты – самое подходящее.

– Ты играешь в карты, Пат? – удивился я. – Какие же ты знаешь игры? Подкидного дурака или пасьянс?

– Покер, милый, – заявила Пат.

Я рассмеялся.

– Нет, право же, она умеет, – сказал Антонио. – Только она слишком отчаянная. Неимоверно блефует.

– Я тоже, – возразил я. – Значит, нужно испробовать хоть разок.

Мы забрались в угол и начали играть Пат неплохо разбиралась в покере. Она действительно блефовала так, что можно было только диву даваться. Час спустя Антонио показал на окно. Шел снег. Медленно, словно колеблясь, большие хлопья падали почти вертикально

– Совсем безветренно, – сказал Антонио. – Значит, будет много снега.

– Где сейчас может быть Кестер? – спросила Пат.

– Он уже проехал главный перевал, – ответил я.

На мгновение я отчетливо увидел перед собою «Карла» и Кестера, который вел его сквозь белую, снежную ночь. И внезапно мне показалось невероятным, что я сижу здесь, что Кестер где-то в пути, что Пат рядом со мной. Она смотрела на меня со счастливой улыбкой, ее рука с картами спокойно лежала на столе.

– Твой ход, Робби.

Пушечный снаряд пробрался через весь зал, остановился у нашего стола и добродушно заглядывал в карты. Вероятно, его жена уже уснула, и он искал собеседника. Я положил карты, злобно посмотрел на него и таращился, пока он не ушел.

– Ты не очень любезен, – весело сказала Пат.

– Нет, я не хочу быть любезным, – возразил я.

Потом мы еще зашли в бар и выпили пару коктейлей, а затем Пат нужно было отправляться спать. Я попрощался с ней в ресторане. Она медленно поднялась по лестнице, остановилась и оглянулась перед тем, как свернуть в коридор. Я подождал некоторое время и зашел в контору, чтобы получить ключ от своей комнаты. Маленькая секретарша улыбалась.

– Семьдесят восьмой номер, – сказала она.

Это было рядом с комнатой Пат.

– Неужели по указанию мадмуазель Рексрот? – спросил я.

– Нет. Мадмуазель Рексрот ушла в молитвенный дом, – ответила она.

– Молитвенные дома и вправду иногда приносят благодать, – сказал я и быстро поднялся наверх. Мои вещи были уже распакованы. Через полчаса я постучал в боковую дверь, которая вела в соседнюю комнату.

– Кто там? – крикнула Пат.

– Полиция нравов, – ответил я.

Ключ щелкнул, и дверь распахнулась.

– Робби, ты? – пробормотала изумленная Пат.

– Да, это я – победитель мадмуазель Рексрот и владелец коньяка и «порто-ронко». – Обе бутылки я вытащил из кармана своего халата. – А теперь отвечай немедленно: сколько мужчин уже здесь побывало?

– Никого, кроме одной футбольной команды и одного оркестра филармонии, – смеясь, заявила Пат. – Ах, милый, теперь опять наступили прежние времена.

x x x

Она заснула на моем плече. Я еще долго не засыпал. В углу комнаты горела маленькая лампа. Снежные хлопья тихо ударялись в окно, и казалось, что время остановилось в этом зыбком золотисто-коричневом полумраке. В комнате было очень тепло. Изредка потрескивали трубы центрального отопления. Пат во сне пошевелилась, и одеяло, шурша, медленно соскользнуло на пол. «Ах, – думал я, – какая бронзовая мерцающая кожа! Какое чудо эти тонкие колени! И нежная тайна груди! – Я ощущал ее волосы на моем плече и губами чувствовал биение пульса в ее руке. – И ты должна умереть? Ты не можешь умереть. Ведь ты – это счастье*.

Осторожно я опять натянул одеяло. Пат что-то про бормотала во сне, замолкла и, не просыпаясь, медленно обняла меня за шею.

XXVII

Все последующие дни непрерывно шел снег. У Пат повысилась температура, и она должна была оставаться в постели. Многие в этом доме температурили.

– Это из-за погоды, – говорил Антонио. – Слишком тепло, и дует фен. Настоящая погода для лихорадки.

– Милый, да выйди ты прогуляться, – сказала Пат. – Ты умеешь ходить на лыжах?

– Нет, где бы я мог научиться? Ведь я никогда не бывал в горах.

– Антонио тебя научит. Ему это нравится, и он к тебе хорошо относится.

– Мне приятнее оставаться здесь.

Она приподнялась и села в постели. Ночная сорочка соскользнула с плеч. Проклятье! какими худенькими стали ее плечи! Проклятье! какой тонкой стала шея!

– Робби, – сказала она. – Сделай это для меня. Мне не нравится, что ты сидишь всё время здесь, у больничной постели. Вчера и позавчера; это уж больше чем слишком.

– А мне нравится здесь сидеть, – ответил я. – Не имею никакого желания бродить по снегу.

Она дышала громко, и я слышал неравномерный шум ее дыхания.

– В этом деле у меня больше опыта, чем у тебя, – сказала она и облокотилась на подушку. – Так лучше для нас обоих. Ты сам потом в этом убедишься. – Она с трудом улыбнулась. – Сегодня после обеда или вечером ты еще сможешь достаточно здесь насидеться. Но по утрам это меня беспокоит, милый. По утрам, когда температура, всегда выглядишь ужасно. А вечером всё по-другому. Я поверхностная и глупая – я не хочу быть некрасивой, когда ты на меня смотришь.

– Однако, Пат… – Я поднялся. – Ладно, я выйду ненадолго с Антонио. К обеду буду опять здесь. Будем надеяться, что я не переломаю себе кости на этих досках, которые называются лыжами.

– Ты скоро научишься, милый. – Ее лицо утратило выражение тревожной напряженности. – Ты очень скоро будешь чудесно ходить на лыжах.