– Не сад, а настоящая золотая жила!

Он торжественно положил мне руку на плечо:

– Беру тебя в долю! Думаю, теперь тебе это пригодится!

– Почему именно теперь? – спросил я.

– Потому что городской парк довольно сильно опустел. А ведь он был твоим единственным источником, не так ли?

Я кивнул.

– Кроме того, – продолжал Готтфрид, – ты теперь вступаешь в период, когда проявляется разница между буржуа и кавалером. Чем дольше буржуа живет с женщиной, тем он менее внимателен к ней. Кавалер, напротив, всё более внимателен. – Он сделал широкий жест рукой. – Ас таким садом ты можешь быть совершенно потрясающим кавалером.

Я рассмеялся.

– Всё это хорошо, Готтфрид, – сказал я. – Ну, а если я попадусь? Отсюда очень плохо удирать, а набожные люди скажут, что я оскверняю священное месте.

– Мой дорогой мальчик, – ответил Ленц. – Ты здесь видишь кого-нибудь? После войны люди стали ходить на политические собрания, а не в церковь. Это было верно.

– А как быть с пасторами? – спросил я.

– Им до цветов дела нет, иначе сад был бы возделан лучше. А гоподь бог будет только рад, что ты доставляешь кому-то удовольствие. Ведь он свой парень.

– Ты прав! – Я смотрел на огромные, старые кусты. – На ближайшие недели я обеспечен!

– Дольше. Тебе повезло. Это очень устойчивый, долгоцветущий сорт роз. Дотянешь минимум до сентября. А тогда пойдут астры и хризантемы. Пойдем, покажу, где.

Мы пошли по саду. Розы пахли одуряюще. Как гудящее облако, с цветка на цветок перелетали рои пчел.

– Посмотри на пчел, – сказал я и остановился. – Откуда они взялись в центре города? Ведь поблизости нет ульев. Может быть, пасторы разводят их на крышах своих домов?

– Нет, братец мой, – ответил Ленц. – Голову даю наотрез, что они прилетают с какого-нибудь крестьянского двора. Просто они хорошо знают свой путь… – он прищурил глаза, – а мы вот не знаем…

Я повел плечами:

– А может быть, знаем? Хоть маленький отрезок пути, но знаем. Насколько возможно. А ты разве нет?

– Нет. Да и знать не хочу. Когда есть цель, жизнь становится мещанской, ограниченной.

Я посмотрел на башню собора. Шелковисто-зеленым силуэтом высилась она на фоне голубого неба, бесконечно старая и спокойная. Вокруг нее вились ласточки.

– Как здесь тихо, – сказал я.

Ленц кивнул:

– Да, старик, тут, собственно, и начинаешь понимать, что тебе не хватало только одного, чтобы стать хорошим человеком, – времени. Верно я говорю?

– Времени и покоя, – ответил я. – Покоя тоже не хватало.

Он рассмеялся:

– Слишком поздно! Теперь дело дошло уже до того, что покой стал бы невыносим. А поэтому пошли! Опять окунемся в грохот,

x x x

Я отвез Готтфрида и возвращался на стоянку. По пути я проехал мимо кладбища. Я знал, что Пат лежит в своем шезлонге на балконе, и дал несколько гудков. Но она не показалась, и я поехал дальше. Зато вскоре я увидел фрау Хассе. В развевающейся пелерине из шелковой тафты она проплыла вдоль улицы и скрылась за углом. Я поехал за ней, чтобы спросить, не могу ли я подвезти ее куда-нибудь. Но у перекрестка заметил, как она села в стоявший за поворотом лимузин, довольно потрепанный мерседес выпуска двадцать третьего года. Машина тут же тронулась. За рулем сидел мужчина с носом, похожим на утиный клюв. На нем был пестрый клетчатый костюм. Довольно долго я смотрел вслед удаляющемуся лимузину. Так вот что получается, когда женщина непрерывно сидит дома в одиночестве. Размышляя об этом, я приехал на стоянку и пристроился в хвост других такси.

Солнце накалило крышу. Машины очень медленно подвигались вперед. Меня охватила дремота, и я старался уснуть. Но образ фрау Хассе не переставал меня тревожить. Правда, у нас всё было по-другому, но ведь в конце концов Пат тоже сидела весь день дома одна.

Я сошел на тротуар и направился вперед, к машине Густава.

– На, выпей, – предложил он мне, протягивая термос. – Великолепный холодный напиток! Собственное изобретение – кофе со льдом. Держится в таком виде часами, при любой жаре. Знай, что Густав – практичный человек!

Я выпил стаканчик холодного кофе.

– Уж если ты такой практичный, – сказал я, – расскажи мне, чем можно занять женщину, когда она подолгу сидит одна.

– Да ведь это так просто! – Густав посмотрел на меня с видом превосходства.

– Ты, право, чудак, Роберт! Нужен ребенок или собака! Нашел проблему! Задал бы мне вопрос потруднее.

– Собака! – повторил я удивленно. – Конечно же, чёрт возьми, нужна собака! Верно говоришь! С собакой никогда не будешь одинок!

Я предложил ему сигарету.

– Послушай, а ты случайно не знаешь, где бы ее раздобыть? Ведь в ваша дни за пса дорого не возьмут.

Густав с упреком покачал головой: – Эх, Роберт, ты действительно еще не знаешь, какой я клад для тебя! Мой будущий тесть – второй секретарь союза владельцев доберман-пинчеров! Конечно, достанем тебе молодого кобелька, и даже бесплатно. Лучших кровей. Есть у нас шесть щенят. Их бабушка медалистка, Герта фон дер Тоггенбург.

Густав был везучим человеком. Отец его невесты не только разводил доберманов, но был еще и трактирщиком владельцем «Новой кельи»; сама невеста держала плиссировочную мастерскую. Густав жил припеваючи. Он бесплатно ел и пил у тестя, а невеста стирала и гладила его рубашки. Он не торопился с женитьбой, – ведь тогда ему самому пришлось бы заботиться обо всем.

Я объяснил Густаву, что доберман мне не нужен. Он слишком велик, да и характер у него ненадежный. Густав подумал с минутку и сказал:

– Пойдем со мной. Выясним положение. Есть у меня кое-что на примете. Только ты помалкивай и не мешай.

– Хорошо.

Он привел меня к маленькому магазину. В витрине стояли аквариумы, затянутые водорослями. Две понурые морские свинки сидели в ящике. В клетках, висевших но бокам, неутомимо метались во все стороны чижики, снегири и канарейки.

К нам вышел маленький кривоногий человек в коричневом вязаном жилете. Водянистые глаза, выцветшее лицо и какой-то светильник вместо носа. Словом, большой любитель пива и шнапса.

– Скажи-ка, Антон, как поживает Аста? – спросил Густав.

– Второй приз и почетный приз в Кельне, – ответил Антон.

– Какая подлость! – возмутился Густав. – Почему не первый?

– Первый они дали Удо Бланкенфельсу, – пробурчал Антон.

– Вот хамство! Жульё!..

Сзади под стойкой скулили и тявкали щенки. Густав прошел за стойку, взял за шиворот двух маленьких терьеров и принес их. В его левой руке болтался бело-черный щенок, в правой – красновато-коричневый. Незаметно он встряхнул щенка в правой руке. Я посмотрел на него: да, этот подойдет. Щенок был очарователен, настоящая игрушка. Прямые ножки, квадратное тельце, прямоугольная головка, умные наглые глазки. Густав опустил собачонок на пол.

– Смешная помесь, – сказал он, показывая на красновато-коричневого. – Где ты его взял?

Антон якобы получил его от какой-то дамы, уехавшей и Южную Америку. Густав разразился издевательским хохотом. Антон обиделся и достал родословную, восходившую к самому Ноеву ковчегу. Густав недоверчиво махнул рукой и начал разглядывать черно-белого щенка. Антон потребовал сто марок за коричневого. Густав предложил пять. Он заявил, что ему не нравится прадед, и раскритиковал хвост и уши. Другое дело черно-белый, – этот, мол, безупречен.

Я стоял в углу и слушал. Вдруг кто-то дернул мою шляпу. Я удивленно обернулся. Маленькая желтая обезьянка с печальным личиком сидела, сгорбившись, в углу на штанге. У нее были черные круглые глаза и озабоченный старушечий рот. Кожаный ремень, прикрепленный к цепи, опоясывал брюшко. Маленькие черные ручки пугали своим человеческим видом.

Я стояч неподвижно. Обезьянка медленно подвигалась ко мне по штанге. Она неотрывно смотрела на меня, без недоверия, но каким-то странным, сдержанным взглядом. Наконец осторожно протянула вперед ручонку. Я сунул ей палец. Она слегка отпрянула назад, но потом взяла его. Ощущение прохладной детской ручки, стиснувшей мне палец, было странным. Казалось, что в этом скрюченном тельце заключен несчастный, немой человечек, который хочет спастись. Я не мог долго смотреть в эти глаза, полные смертельной тоски.